В этот вечер все пятеро партнёров нашего джентльмена собрались задолго до девяти часов вечера в большом салоне Реформ-клуба. Оба банкира – Джон Сэлливан и Сэмюэль Фаллентин, инженер Эндрю Стюарт, Готье Ральф, один из администраторов Английского банка, и пивовар Томас Флэнаган – все ждали с явным беспокойством.
В то мгновение, когда стенные часы показывали двадцать пять минут девятого, Эндрю Стюарт поднялся и сказал:
– Господа, через двадцать минут истечёт срок, назначенный нами и мистером Фоггом.
– В котором часу пришёл последний поезд из Ливерпуля? – спросил Томас Флэнаган.
– В семь часов двадцать три минуты, – отвечал Готье Ральф, – а следующий приходит только в десять минут первого ночи.
– Итак, господа, – продолжал Эндрю Стюарт, – если бы Филеас Фогг приехал этим поездом, то он был бы уже здесь. Мы можем считать пари выигранным.
– Подождём. Не будем судить раньше времени, – возразил Сэмюэль Фаллентин. – Вы ведь знаете, что наш коллега – исключительный оригинал. Его точность во всём общеизвестна. Он никогда не приходит ни слишком поздно, ни слишком рано, и я не удивлюсь, если он появится здесь в последнюю минуту.
– А я, – заметил как всегда нервный Эндрю Стюарт, – даже если увижу его, то не поверю.
– В самом деле, – сказал Томас Флэнаган, – проект Филеаса Фогга был безрассудным. Какова бы ни была его точность, он всё же не мог избежать неминуемых в таком длинном путешествии задержек, а задержка лишь на два или на три дня должна была окончательно погубить всё дело.
– Заметьте, кстати, что мы не имели никаких известий от мистера Фогга, – добавил Джон Сэлливан, – а между тем во многих пунктах его маршрута имеется телеграф.
– Он проиграл, господа, – воскликнул Эндрю Стюарт, – он сто раз проиграл! Вы знаете, между прочим, что «Китай» – единственный пакетбот, на который он мог сесть в Нью-Йорке, чтобы попасть вовремя в Ливерпуль, – прибыл вчера. Вот список его пассажиров, помещённый в «Шиппинг-газет»; имени Филеаса Фогга там нет. При самых благоприятных условиях наш коллега находится теперь всего лишь в Америке! Я, полагаю, что он опоздает по крайней мере на двадцать дней против назначенного срока. И пять тысяч фунтов старого лорда Олбермейля пойдут прахом.
– Это очевидно, – согласился Готье Ральф, – завтра нам останется лишь предъявить братьям Бэринг чек мистера Фогга.
В это мгновение стенные часы в салоне показывали восемь часов сорок минут.
– Ещё пять минут, – сказал Эндрю Стюарт.
Пять членов Реформ-клуба переглянулись. По всей вероятности, сердца их забились быстрее, ибо даже для хороших игроков ставка была весьма крупной! Но они не хотели выказывать своего волнения и по предложению Сэмюэля Фаллентина уселись за карточный стол.
– Я не отдал бы своей доли пари даже в том случае, если бы за четыре тысячи фунтов мне предложили три тысячи девятьсот девяносто девять, – заметил, садясь, Эндрю Стюарт.
Стрелка часов показывала восемь часов сорок две минуты.
Игроки взяли карты, но каждое мгновение их взгляд устремлялся на часы. Можно смело утверждать, что, как ни велика была их уверенность в выигрыше, никогда минуты не тянулись для них так долго!…
– Восемь часов сорок три минуты, – сказал Томас Флэнаган, снимая колоду, предложенную ему Готье Ральфом.
Наступило минутное молчание. В обширном салоне было тихо, но с улицы доносился гул толпы, из которого иногда выделялись резкие выкрики. Маятник стенных часов отбивал секунды с математической точностью. Каждый игрок мог сосчитать его удары, отчётливо раздававшиеся в ушах.
– Восемь часов сорок четыре минуты! – сказал Джон Сэлливан голосом, в котором слышалось невольное волнение.
Ещё одна минута – и пари будет выиграно. Эндрю Стюарт и его партнёры больше не играли. Они бросили карты на стол! Они считали секунды.
На сороковой секунде – ничего! На пятидесятой – всё ещё ничего!
На пятьдесят пятой секунде с улицы донёсся шум, походивший на раскаты грома, послышались аплодисменты, крики «ура» и даже проклятия, – всё это слилось в общий несмолкаемый гул.
Игроки поднялись со своих мест.
На пятьдесят седьмой секунде дверь салона отворилась, и маятник часов не успел ещё качнуться в шестидесятый раз, как на пороге показался Филеас Фогг в сопровождении обезумевшей толпы, которая насильно ворвалась за ним в клуб.
– Вот и я, господа, – произнёс он спокойным голосом.
Да! Это был Филеас Фогг собственной персоной.
Читатель помнит, что в восемь часов пять минут вечера, приблизительно через сутки после прибытия наших путешественников в Лондон, Паспарту было поручено его господином уведомить преподобного Сэмюэля Уильсона о некоем браке, который должен был совершиться на следующий день.
Паспарту с восторгом отправился выполнять это поручение. Он быстро зашагал к дому преподобного Сэмюэля Уильсона, но не застал его. Разумеется, Паспарту остался подождать его и прождал добрых минут двадцать.
Словом, в восемь часов тридцать пять минут он вышел из дома преподобного отца. Но в каком виде! Растрёпанный, без шляпы, он бежал, бежал так, как ещё ни один человек не бежал по улице: он мчался по тротуару, словно смерч, опрокидывая по пути прохожих.
Через три минуты он был уже дома на Сэвиль-роу и, задыхаясь, ворвался в комнату мистера Фогга.